Крым колючий каменный

В прошлом номере нашей газеты мы сообщили вам, уважаемые читатели, что не стало активной общественницы Александры Ефремовны Защук. Сотрудники редакции знали эту прекрасную женщину по ее рассказам, ведь она часто публиковалась на страницах нашего издания. В память Александры Ефремовны мы решили напечатать серию ее рассказов «Как это было» о событиях Великой Отечественной войны.

Темной сентябрьской ночью 1944 года на станцию Бахчисарай пришел эшелон с переселенцами с Орловщины. Фонарь слабо освещал привокзальную площадь, а до платформы, куда высадили людей из товарных вагонов, свет почти не доходил. Верка вместе со старшей сестрой помогала вытаскивать пожитки, устраивая ночлег.
Ночь выдалась прохладной, и взрослые старались как могли потеплее одеть детей. Только к утру заснули. Но Верке не спалось: Лида, лежащая рядом, все время стягивала с себя платок, а утренняя роса уже стала оседать на волосах. Верка боялась, что сестра простудится, взяла рядом лежащее полотенце и укутала ей голову. Из-за горы солнечные лучи осветили спящих на платформе людей.
Вдруг бабий истошный плач с подвыванием пронзил утреннюю тишину. Испуганно вскочили дети и тоже начали плакать. Не понимали, отчего плачут их мамы и бабушки. А взрослые рыдали, осознав, что их привезли на чужбину. Родной край, где леса, полноводные реки, заливные луга, остался в прошлом. А здесь - маленькие с зарешеченными окнами дома, горы, покрытые выжженной травой, каменистые утесы. Все пугало.
Оставив детей на платформе, женщины направились к коменданту, требуя, чтобы отправили назад.
- Не могу, - ответил комендант, - не имею права. На переезд затрачены деньги, да и вагонов нет. Нет и домов, где вам жить.
Услышав это, женщины совсем растерялись.
- А что нам делать? Где жить? С нами дети. Дети! Понимаете? - плача, убеждали коменданта.
Три дня жили на платформе. Проезжали поезда, не давая покоя ни днем, нИ ночью. Пять женщин начали искать жилье. Только через 3 дня нашли село в Альминской долине: речка, сады, домики, пусть хилые, но пришлись по душе.
На следующий день Верку и ее сестер разбудили рано. Ежась и подпрыгивая, стараясь согреться, не понимали, чего от них хотят. Совсем маленькие плакали, их укутали и посадили на подводы, стоящие у станции. Дорога была разбита, телегу трясло так, что сидеть было невозможно.
Проехав несколько километров, свернули налево, каменистая тропа поднималась в гору.
Железная дорога перегородила путь: по ней шел товарный состав. Женщины, ожидая, сбились в группки и тоскливо смотрели вслед уходящему эшелону.
- Вот если бы он остановился…, - проговорила бабушка Мария и опять заплакала.
- Не каркай, старая, - проговорила беззлобно невестка Мария. - Лучше за детьми присмотри. Светочку вон Славик не слушается.
Поезд прошел. Телеги тронулись, но через несколько метров возчики попросили:
- Подростки пусть с вами идут - в гору кони не потянут, а малышей оставьте.
Верка, Таня и Лида спрыгнули с телеги и пошли пешком. Обочины заросли незнакомыми кустарниками. Вон куст боярышника с резными листьями, облит ярко-красным цветом и гроздочками плодов. Дети кинулись к ягодам, но тут же отскочили - кусты были колючими. Упорная Таня ухитрилась нарвать, дала Вере.
- Мам, смотри, какие крохотные яблочки! Это боярышник.
Рядом - куст шиповника. Колючие ветки как бы охраняли красные и зеленовато-оранжевые плоды, растущие на нем. Но Нинка все-таки нарвала и спрятала в кармашек старенького платья, отчего всю дорогу чесалась - волосики-реснички плодов впивались в тело.
- Не ешьте шиповник, его надо разломать и почистить, помыть, потом только есть, он лечебный, - сказала мать Верки. - Бабушка Матрена говорила, что из него делают много вкусных вещей и лекарство.
Поднявшись в гору, увидели грушу, а рядом - незнакомое дерево: каплевидные ягоды багрово-красного цвета усыпали все вокруг, дети стали собирать, кто во что мог. Вкус был необычный.
- Это кизил, — объяснил возчик. - Только он здесь дикий.
Дикая груша, небольшая, желтая, сверху плотная, а в середине мягкая, рассыпчатая и сладкая, понравилась больше. Бегая, детвора осталась почти босиком. Камни, колючая трава да роса под деревьями, еще не съеденная солнцем, сделали свое дело:
обувка (тапочки, сшитые из отходов тряпья, и вязаные) осталась без подошв. Занозы, сбитые о камни пальцы, кровь, всё было. В пылу азарта охоты за ягодами и плодами дети не обращали на боль внимания. Лишь просили взрослых перевязать пальцы или вытащить занозу.
Усмирили детвору. На один из кустов села птичка, переливаясь всеми цветами радуги, с красивым хохолком. Такой у себя дома не видели, она прыгала с ветки на ветку.
- Смотрите, смотрите, - закричала Лида, - какая огромная бабочка! Среди кустов порхала птичка, похожая на бабочку – ярко-красная, с широкими крыльями, что усиливало сходство. Особенно ее украшал хохолок – рыжий с черными пятнышками и пестринками.
- Это удод, - объяснил подошедший мужчина с ружьем и собакой.
Собака кинулась к птице, тут же отскочила и бросилась прочь.
- Видимо, птица выбросила едкую, дурно пахнущую струю с испражнениями, - сказал он. - Так она защищается.
- Вы что, удода не видели? Чего рты разинули?
- Удод, - произнесла Верка протяжно. И тут же крикнула. - А я думала - попугай!
Все расхохотались, на время забыв про тяготы жизни.
- Не горюйте! - крикнула Вера. - Ведь не на смерть же едем.
Но взрослые были не так оптимистичны. И оказались правы. Голодные годы ожидали их. И те ягоды, которые собирали дети, да дикие плоды будут порой единственной пищей.
- Детвора - на телеги! Здесь дорога вниз пойдет, - проговорил извозчик.
Огляделись. Перед взором открылась корыто-
образная долина. Вдали - деревенька.
- Приехали! - Радостно закричали дети.
- Нет, - строго сказал возчик. - Нам еще далековато. Вот проедем Биюк-Ишлав, в стороне останется Казби-Эль.
- Знаем, - проговорил отец, стоявший рядом. Он всегда молчал, когда не было что курить. - Мы были здесь. Тут поселились некоторые семьи из нашего эшелона.
Проехали село. За ними увязалась небольшая худющая собачонка. Дети со всех подвод звали ее и она радовалась вниманию, перебегала от одной подводы к другой. Называли ее по-своему каждый, но осталась Приблудой.
Выезжая из долины, поднялись на ровное плато. Ковыльная степь расстилалась перед взором, небольшой ветерок превращал ее в морские волны…
А вдали то голубым, то стальным цветом переливалось настоящее море. Подводы остановились. Все замерли и зачарованно смотрели вдаль, казалось, вот оно, совсем близко.
- Чего стоим? - проговорила Верка. - Приедем, поплещемся.
Стали спускаться в долину. Сады раскинулись до горизонта, только серебристая змейка реки, причудливо разрезая ландшафт, образовывала разные конфигурации.
- Смотрите! - Сказал возчик. - Одно село? Нет, два: здесь Черкез-Эль, а там, где от долины в обе стороны идет ущелье, другое - Кочкар-Эль. На нашей стороне ущелье называется Аг-Коба – Лошадиное, а напротив - Канд-Жилга - Кровавое. Так татары называли. А правильно Курд –Жилга. Я живу здесь с детства.
- А почему Кровавое? - полюбопытствовала Вера.
На что возчик ответил:
- Теперь называют Степанова балка. Вроде здесь погиб солдат Советской Армии по имени Степан, защищая село. Подрастешь - узнаешь. Тебе всю жизнь жить здесь, вот и изучишь историю. По преданию, когда-то долина была морским заливом, здесь находилась пристань для кораблей. В каменных стенах долго торчали железные кольца и крючья. Вроде в этих местах затонул корабль с сокровищами, называется гора Выршавлу-Оба.
- А гора-то на шляпу похожа, - закричала Вера.
- Шляпой её и называют русские, - показывая на круглую возвышенность над долиной, - сказал возница.
Проехав первое село, остановились возле огромных деревьев с большими листьями и плодами зеленого цвета.
- Смотрите! - Прокричала Аня, девушка с рукой без кисти.
Там, на Родине оставила она ее. Уходя, немцы раскидывали на дорогах небольшие мины в виде палочек, игрушек. И вот однажды Аня, управляя лошадью, ехала на санях. Увидев красивую палочку, схватила ее, чтобы подгонять коня - взрыв и все… больше ничего не помнила. Фронтовой врач спас ее.
Держась одной рукой за ветку, она, как обезьянка, прыгнула на другую ветку. Поменяла руки и стала рвать круглые незнакомые плоды.
Понюхала, запах совсем незнакомый, засунула плод в рот. Дикий крик испугал всех. А Аня выбрасывала из карманов плоды, что нарвала. Плевалась и плакала - изо рта тянулась коричневая слюна. Все испуганно смотрели на девочку. Но здесь подбежала сторожиха сада и закричала:
- Не выкидывай, это орехи, грецкими называются. Зеленая – это кожура, посмотри, что в середине.
Она подняла несколько орешков с потрескавшейся кожурой, очистила. В ее руках появились твердые продолговатые плоды, разбила их камнем, внутри оказалось маленькое ядрышко, два.
- Идите, я вас угощу!
- Вкусно?
Все с облегчением вздохнули и расхохотались. Коричневые губы Ани тоже заулыбались, и она стала вместе со всеми хохотать.
У дороги стояли корзины с яблоками, грушами, они издавали такой аромат, что не удержаться! Все стали есть, даже маленьких детей сняли с подвод. Подошел немолодой мужчина, проговорил:
- Добро пожаловать в наш колхоз «Ленинский путь». И, повернувшись к сторожихе, сказал:
- Катерина, хорошо придумала, что принесла угощение.
- Да знаю я, как они намучились, - вздохнула Катерина, и глаза ее повлажнели. – Давно ли мы испытывали то, что они сейчас.
Определили в дом с земляными полами:
- Как же мы будем его мыть? - спросила Таня.
- А здесь не моют. Смешивают глину с коровяком и мажут пол, - сказал председатель.
- А где же мазать, когда весь пол в ямах? Смотри, мама, там клочья овечьей шерсти, и в подвале такая картина.
- А что, они хранили шерсть в ямах? - недоуменно произнес отец. - Смотрите, хоть окошечки и маленькие, но они в железных решетках, стекол нет. Где их брать придется? Ночью-то холодно будет. - продолжал отец. - Кроватей нет, придется от старого сарая оторвать доски и делать топчаны. На полу спать - блохи замучают, их тут тьма.
Пришла соседка:
- Сходите на склад, там кое-какая посуда есть.
- А ну ее, - махнула рукой мать.
- Пойдем вместе, - потянула женщина.
Пошли. Через несколько минут мать пришла темнее тучи.
- Не могу взять. Чужое оно. Ложки есть, кое-какая посуда. А там отец из дерева сделает. Посмотрела на все это и вспомнила: нас немцы обобрали и все сожгли. Значит, и люди, жившие здесь, оставили все нажитое, - проговорила она. – Им каждый камень здесь был дорог. Нам – все чужое, им – родное. Ни за что не будем жить в чужом доме. Построим свой.
Вдруг громко заплакала маленькая Нюра. Все повернулись в ее сторону.
- А где Таня? - спросила мать.
- Не знаем.
Стали звать, та не откликалась.
- Лида, смотри за Нюрой и Надей, а ты, Вера, иди поищи Таню. Что это с ней?
Вера обошла весь дом, двор и вдруг услышала за сараем плач. Плакали навзрыд, приговаривая: «Зачем я это сделала? Зачем? Теперь и умрем здесь».
Верка тихонечко отошла и попросила подошедшую мать:
- Мама, только тихо, и не ругай ее.
Подошли к сараю. Таня сидела, съежившись, обняв колени руками, положив на них голову, раскачиваясь из сторону в сторону. Не обращая ни на кого внимания, причитала: «Зачем? Зачем?». Мать подошла, обняла ее со словами: «Ну хватит, кто тебя обидел?»
- Никто, - произнесла сквозь слезы дочь. - Это я всех обидела. Если бы не я, мы бы не приехали в этот каменный колючий Крым. Вот дедушка вернулся из эвакуации, и мы бы построили дом. У нас все лето ягоды - малина, костяника, голубика, а сколько грибов!
- Ты здесь ни при чем, - мать ласково провела ладонью по голове Тани, что редко бывало. - А что тебя записали на 1 год старше, так ты все равно несовершеннолетняя.
Они сидели под стенами сарая и все трое горько плакали. Девочки, как цыплята, уткнулись в руки матери, а она прижимала их к себе все теснее.
- Вы что сырость развели? - раздался голос отца. – Слышите? Из дома доносится плач. Вы что, забыли о них?
***
Долгие годы родители Верки просили землю, чтобы построить дом. Под огороды давали, а под застройку – нет.
- Нет, - отвечало руководство. - У вас есть дом.
Построили лишь тогда, когда Верка имела уже свою семью. Участок для постройки дали ей.
ГОЛОДНЫЙ ГОД
Школа уже работала, рано утром за Веркой забежала новая подруга - Нюрка, переселенка из Брянской области.
- В школу идем?
- А с чем? Ни книг, ни бумаги, ни карандашей нет, - вздохнула Вера.
- Вон, портфель мой лежит, - отозвалась сестра Таня. - Я тебе кое-что дам.
Школа - старое, построенное из камней здание. Видно, не один век ему. С решетками на окнах, земляным полом. Вместо парт - тяжелые чугунные скамьи с ажурными спинками. Сидели на полу, а писали на скамейках. В классе, если его можно было так назвать, учились 3 группы:
1 класс, 2 класс и 3-й. Учились считать на палочках, сами их нарезали из ивы и собирали в пучки по 10 штук. Писали на газетах, полях старых книг, собранных по чердакам.
- Кто умеет читать и писать, поднимите руки, – проговорила учительница, пожилая женщина с ласковыми глазами.
Вера подняла, она свободно читала. Особенно любила стихи. Нацарапав на бумаге текст, она брала его туда, где работала, разучивала.
Топили держи-деревом и коровьими лепешками-кизяками. Пока их собирала, во весь голос учила заданный текст, даже сурки убегали в норы, от ее громкого голоса перепела вылетали из-под ног, а зайцы бросались наутек.
- Ну что вы, глупые, боитесь меня. Это я вам читаю, - с улыбкой произносила она.
С утра учились, после обеда работали в саду. Собирали яблоки и падалицу. Размещали сушку на рамах от парников. Прежде чем сушить грушу, ее проваривали в чанах.
Чтобы весной выращивать рассаду, рамы берегли - укрывать от ранних морозов. Стекло для рам собирали, где только можно.
Однажды Вере стало плохо. Закружилась голова, перед глазами замелькали черные мушки. Она ниже опустила косынку, чтобы солнце не так резало глаза.
- Что повязываешь косынку, как старуха? - спросила Нюра. - Соскучилась по дому, по пожарам и взрывам?
- Да нет, - протянула Верка, - завтра яблоки собирать, а у меня голова кружится и подташнивает. Не могу на солнце глядеть.
- Так вот почему ты косынку на глаза натягиваешь, - проговорила Нюрка. - А мы над тобой смеялись, прости!
Потом постояла, подумала, взяла Верку за руку:
- Пойдем в Черкез-Эль, дядя Гриша коня, оставленного нашими солдатами, зарезал. Здоровенный такой, тяжеловоз.
- Коней же не режут, - проговорила Верка. - Конину у нас не едят.
- А ты думаешь на траве прожить? - парировала Нюрка. - Взрослые и здесь не едят, поэтому дядя Гриша поставил казан посреди села и варит, а кто хочет - ест.
- Ну ладно, пойдем, - проговорила Верка.
Пришли. Посреди площади стоял казан, под ним горели дрова на камнях. Рядом стоял таз, где горкой лежало мясо. Небольшой ветерок разносил аромат мяса по всему селу. Вокруг таза сидела деревенская малышня. С упоением ели мясо, а кости бросали тут же своим четвероногим питомцам. На диво, каждая глодала свою кость и не посягала на еду других собак.
Как во сне смотрела Верка на эту картинку. Мальчишки постарше стеснялись подходить, из-за забора подавали знаки своим братьям или сестрам, которые, схватив из таза кусок мяса, бежали за забор и тут же возвращались.
Нюрка не стала брать мясо из таза, сказала: «Подождем». Из дома вышел мужчина:
- Вот и невесты пришли.
Щеки Верки загорелись от смущения.
- Идите в дом. Я вам принесу свежесваренного. Оно чистое, вкусное.
Взяв большую чашку, вытащил мясо из казана, позвал девчат. Верка задумалась, идти или нет? Но мясной дух щекотал ноздри, голодный ком слюны подкатывал к горлу. Закружилась голова.
Увидев посиневшее вдруг лицо Веры, подруга обняла ее и повела в дом, где в комнате посреди стола стояло мясо, испуская аппетитный сытый забытый запах. Взяв кусочек, поднесла ко рту, и тут же вспомнила рассказ матери.
- Ты родилась в 1933 году. На Украине голод. Тысячи людей двинулись в центральную Россию. И к нам в район стали прибывать голодающие. Их кормили от широкой русской души. Долго голодая, а потом наевшись, умирали, у них начинался «заворот кишок». Их не могли спасти.
Потом из района стали приезжать в села уполномоченные специалисты, учили людей, как кормить голодных. Строго-настрого приказывали кормить голодающих понемножку. Лучше начинать с размоченного сухарика, не давать свежий хлеб и мясо.
ГОЛОДНЫЙ ГОД
Она съела кусочек и тут же сказала дяде Грише:
- Не буду больше, надо есть понемножку. Остановите ребят. И направилась на улицу.
Подойдя к костру, увидела, что некоторые ребята сильно истощены: большие животы, тоненькие ножки и ручки.
- Рахитики, наверное, - подумала. И опять обратилась к дяде Грише:
- Отправьте некоторых к Евгении Тимофеевне, она посмотрит.
- А ты маленькая, но уже командирша!
Медпункт находился рядом.
- Не волнуйтесь, все обойдется, - проговорил дядя Гриша. - Если что, отправим в медпункт.
Потом повернулся к ребятам:
- Кыш, мелкота. Придете к вечеру, если есть захотите. А ты, Васька, что так налопался? - обратился к рыжеватому мальчику с большим животом, еле прикрытым ситцевой с заплатами рубашкой.
- Он у меня всегда такой, - произнес Вася. Поднял рубашку и стал стучать по животу, как по барабану. - Мне не нужен баян-бубен. Я на пузе играть буду.
Пузо лопнет - наплевать,
Под рубашкой не видать.
Засунув пальцы руки в рот, засвистел и крикнул:
- Айда гулять!
Через минуту улица была пуста.
Дядька проговорил с усмешкой:
- Вот пострелята, теперь до темноты домой не загонишь.
Среди ребятишек были и его дети. Постояв, пошел в дом и вынес 2 кулька, завернутых в тряпочки.
- Родителям отдайте. Может, кто из взрослых будет есть. Да похлебки наварят.
Верка принесла домой кусок свежего мяса.
- О, Господи! Где взяла? - вскричала мать. Да так громко, что Верка, заикаясь, проговорила:
- Мне дали, мам. Это конина.
- Ну хоть не собачина, - отец стал успокаивать Верку.
- Отнеси назад, - строго проговорила мать.
- Э, нет. За добро недоверием не платят. Что я Григорию скажу, что мы брезгуем его подарком? - возразил отец. – Да это поможет прожить нам несколько дней. Сейчас похлебки сварим. Сразу, конечно, не съедим. Дай-ка соли, там осталось немного. А ты, Верка, пойди нарви крапивы. Часть съедим, а остальное в крапиву и в тряпочку, намоченную соленой водой. Смотри, они уже синие сидят. - Показал на дочек, жавшихся к теплым стенкам плиты.
А сам уже ставил чугунок на плиту.
- А помнишь, - обратился к матери, - твой отец рассказывал. Ездили они на станцию за товаром. За день еле управились. И вот его ездовой Кузьма, когда шел в чайную, брезгливо посмотрел на жующих людей.
- Говорят, конину здесь подают,- обратился к деду. - А я умру, но есть её не буду. Сразу узнаю, конина это или говядина, - рассуждал он уже сам с собой.
Митрофан подошел к хозяину и попросил его, чтобы в следующий раз, когда они приедут, он приготовил конину и подал ее ездовому. Ездовой потом не мог нахвалиться, какое вкусное мясо они ели.
- Ну, такси… таво (его присказка), всегда буду заказывать такое блюдо. Вкуснятина, такси… таво, надо еще домой взять, да сказать своей бабе, чтобы такое мясо готовила. Такси таво!
- А рецепт приготовления? - произнес дед.
- А, в следующий раз возьму.
Ехали молча. Кузьма что-то бурчал под нос. Половину пути проехали.
- Ну что, Кузьма, все еще мечтаешь о мясе? А мясо-то - конина, - тихо произнес дед. Кузьма бросил вожжи, спрыгнул с саней.
- Бежал по дороге и то, что съел, оставалось темным пятном на белом снегу, - проговорила мать.
- Не умер же, - произнес отец, ставя чугунок на таганок, стоящий прямо во дворе. - И мы не умрем. Спасибо Григорию, что зарезал коня, он не мог уже работать, издох бы. Из-за нашей «дремучести» пришлось бы дохлятину есть.
Зиму кое-как пережили. Отец сделал ручную мельницу. В большие чурки набивал чугунные осколки, соединив их кожухом. Мололи, что доставали. Собирали осенью на оставленных огородах остатки початков кукурузы, фасоль, выкапывали лук. Ягоды боярышника сушили, мололи, добавляя к муке в лепешки. А бабушка Мария еще добавляла полынь…

Сон Веры
Часть 1-я
Сегодня обход врача прошел необычайно быстро. Домой!
Вера Павловна лихорадочно стала собирать вещи и бросать их в сумку. Ух, все! Задергивая застежку-молнию, краем глаза увидела: сумка пуста. Что это? Вещи лежали на своих местах. Она опять стала укладывать сумку, но вещи пропадали уже из рук. Ее охватило волнение - только бы не оставить чего: говорят, если что оставишь в больнице, опять придешь сюда. А ей, ох, как не хотелось. В своей жизни не раз стояла на пороге смерти, но спасали. И на сей раз повезло. Люди в белых халатах были ангелами-хранителями её жизни.
Чувство благодарности наполняло и распирало. Но палата была пуста.
- Вы куда? - спросила девушка, появившаяся в дверях.
- Домой!
- Но там делают прививки от какой-то страшной болезни.
- Я пройду без очереди?
Стоящие у двери молодые люди смущенно отвернулись. Вера Павловна взялась за ручку двери процедурной.
- Мы не против, - молодая девушка легким движением руки остановила Веру Павловну. - Но только вам прививки...
- Что? - с нетерпением перебила она.
- Вам делать не будут.
- Почему?
- Вам за шестьдесят?
- Да.
- Вот и ответ, - грустно произнесла девушка.
Сердце больно кольнуло. Обида охватила, помутила сознание. Она пошатнулась.
- Вам плохо?
- Нет!
Вера Павловна собрала волю в кулак, после месячного лежания в больнице ей страшно захотелось домой. Не дожидаясь лифта, слетела по ступенькам. Сегодня их не считала.
Вышла в вестибюль. Солнечные острые лучи, проникая через мозаичные окна, делали его сказочно красивым. И в этом переплетении всех цветов радуги появилась молодая красивая женщина в серебристом костюме. Большие голубые глаза ласково смотрели на Веру Павловну. Подойдя, она протянула к ней руку с голубой бумажкой: «По пути домой зайдите в аптеку», - произнесла загадочно. И, улыбнувшись, исчезла. Вера Павловна, оглянувшись по сторонам, подошла к двери. Выглянула. Никого.
Сон Веры
Часть 1-я
Сухой, наполненные ароматом ветерок обжег лицо. Пахло душистыми травами, горькой полынью и мокрой землей. Странно! Печет солнце, ветер гонит пыльные серые змейки по тротуару, а тут запах сырой земли.
Стало неуютно, зазнобило. Остановилась, огляделась вокруг, внимательно посмотрела в небо: голубое, с перистыми облаками.
Золотое лучистое солнышко прямо над головой, поет свою песню жаворонок, волнами любви и нежности всё это согрело душу, наполнило сердце. День горяч и душен. Счастливые звонкие голоса купающихся в озере детишек напомнили ей о внуке и внучке. Почти физически ощутила объятия их нежных ручонок и въявь увидела их ласковые огромные карие глазки. Так осязаемо, что от волнения и нежности в груди закололо, дыхание перехватило. Она непроизвольно закрыла глаза, но тут же мгновенно открыла.
О, чудо, она в аптеке, куда на протяжении нескольких лет ходила не только за лекарством, но и просто так, перекинуться словом с милыми людьми, работающими здесь.
Гулкая пустота наполняла помещение. Никого! Откуда-то сверху вдруг полилась с детства знакомая мелодия «На сопках Манчжурии».
Мелодия набирала высоту, звуча все громче и громче. Она отлетала от холодных мраморных стен и пронзала тело. Вновь стало холодно, неуютно и больно. «Назад!» - стрелой пронеслось в голове. Но не могла сдвинуться с места, ноги приросли к полу.
Покачнувшись, руками вцепилась в окошко выдачи и прошептала неизвестно кому:
- Скорее воды, лекарство.
- Подождите, - прошелестел, вырвавшись с ветерком, из окошка чей-то голос.
- Чего ждать? Мне плохо. Вот рецепт,- протянула руку к окошку. Бумага из руки выпорхнула и вылетела в окно.
Вера Павловна качнулась, но остановил леденящий душу голос: «Вашей категории людей и лично вам лекарство не положено. Даже за деньги».
- Почему? Государство всегда заботилось о нашем здоровье и жизни.
- Забудьте. Вашего государства уже нет и вы должны исчезнуть.
Ответ прозвучал, как выстрел, всем своим внутренним существом услышала леденящие душу слова: «Все вы подлежите умерщвлению. И плановому». А затем хохот под сводами помещения.
По спине побежали мурашки:
- Вы бредите? - спросила Вера Павловна неведомо кого.
- Нет, это реальность и безвыходность. Выживает только сильнейший. Закон природы.
- А клятва Гиппократа?
- И-и, теперь обществом правит золотой телец. Имеешь его — живи. Нет? Дорога к предкам.
- Как же так? Мы родились в муках, у каждого своя судьба. Почему кто-то вмешивается?
- Теперь вы - балласт. Сейчас нет в мире места больным и уродам. Останутся только сильные, умные, здоровые, - зудел скрипучий голос.
- Но мы отдали обществу молодость, красоту, здоровье. Теперь как выжатые лимоны.
- Ну, выжатый лимон еще пригодится, его высушат, законсервируют. А вы на что сгодитесь?
- Но все, что в мире, создано нашими руками. Мы оставим после себя сады, леса, фабрики, заводы, парки. Мы первыми в мире вышли в голубой океан, населенный другими мирами, пробили дорогу к будущему. - Возражала Вера Павловна. Ног не чувствовала, только предполагала их наличие – она парила в воздухе. Открыв глаза, увидела седого, как лунь, старичка, который водил руками: вверх - вниз, вверх - вниз. Он резко поднял руки вверх. Вера Павловна мгновенно встала на ноги. Взмахнул рукой в сторону, и откуда-то сверху на нее упало траурное покрывало, укрыв с головы до ног. Старичок ласково посмотрел на женщину: «Тебе придется увидеть то, что забудешь про свою смерть. Иди и смотри».
Вера Павловна оглянулась.
Сырой плотный туман окутывал всё. Он стоял перед ней дымовой завесой, не позволяя заглянуть в далекую таинственную жизнь или что-то другое, что было за этой завесой. Вере Павловне хотелось разорвать ее, но не чувствовала рук. Пустынная дорога уходила куда-то вдаль.
Вдруг по обочинам, как грибы, стали появляться и расти группы людей. Сначала она ощутила их физически, а потом все они хаотично стали отдаляться от неё, медленно превращаться в тени. Чтобы убедиться в их реальности, пошла вдоль дороги, узнавая давно знакомые лица.
Сон Веры
Часть 1-я
- Но это же грех, тяжкий грех, - воскликнула маленькая старушка.
- А делать из жизни ад не грех, - зарокотал великан.
В это время крыша больницы стала сползать, закрывая окна верхних этажей. Раздались душераздирающие крики. Но люди не могли сдвинуться с места, чтобы идти спасать – стояли, как загипнотизированные.
- Мы создавали все ради жизни на земле, светлой и счастливой, а вы опустили во мрак. Мрак рассеется, останетесь под обломками нами построенных зданий. На несчастьи других счастья вам не будет.
Вера Павловна забыла, где находится. Вдруг рядом послышался шум борьбы, кто-то застонал. Оглянулась: с другой стороны дороги тянулись длинные руки. К группе, где находился молодой человек в коляске. Он, видимо, почувствовал невыносимую боль и закричал диким голосом, пытаясь оторваться от преследователей.
- А он зачем здесь? - Подумала Вера Павловна.
В ответ - еле различимый шепот: «Афганец».
Откуда-то выскочил крошечный человечек с головой в виде рачьей клешни. Он кинулся к шупальцам-рукам, его клешня стала стрекотать пулеметной очередью.
На это стрекотание как из подземелья возникла пара - старик со старушкой, отдающие тленом. Старик смотрел незрячими глазами куда-то вдаль, одновременно размахивая рукой перед собой, как бы ощупывая воздух, другой опирался на трость. Они стояли к Вере Павловне спиной, и она не могла понять, откуда эти мелодичные звуки. Старик повернулся, Вера Павловна ахнула: грудь старика напоминала иконостас: ордена и медали, отливая золотым и серебряным блеском, ударяясь друг о друга, издавали этот мелодичный звон. Они метались по груди старика и тянули его тщедушное тело вперед будто магнитом. По лицу старика пробежала судорога. «Вы не будете валяться в пыли у ног потомков наших врагов, которые покупают наши честь и славу. Нас трудно победить».
- Я иду к вам, хлопцы, - вдруг звонко и молодо закричал он. Подняв свою тросточку, словно знамя, двинулся вдоль улицы. Казалось, неведомая сила ведет его. Шаг этой пары все ускорялся. Вот они оторвались от земли, полетели. Медали его звенели и переливались тонкими колокольными голосами.
- Что это? - Вера Павловна вздрогнула, все вокруг наполнилось музыкой «Реквиема».
Кто находился по краям дороги, словно ими руководил кто-то незримый, двинулись вдоль улицы пестрой чередой. Извиваясь, человеческая лента уходила вдаль. К небу взвились слова: «Господи, прости их».
Слова обожгли Веру Павловну, потянули идти вместе с ними. Под порывом ветра наклонилась вперед. Шаг, еще шаг. Но неведомая сила потянула назад, и кто-то прошептал в лицо: «Не спеши, тебе еще рано. Предстоит еще увидеть, что будет, если люди не опомнятся. Пороки взяли верх, люди потонули в самоедстве, не понимая, что лучшее из всех благ, данных им, - сама жизнь, каждый час, каждая минута, прожитая на земле, - ценность, которая больше не повторится. Слова «Любите ближнего своего, как самого себя» - код сущности человека. Стерся у многих. Человек только тогда человек, когда хочет им быть. А это сознает небольшая часть человечества».
Не успела проводить взглядом идущих и летящих, как прямо над головой зазвенел заливистый смех. «Смех? Здесь? Я схожу с ума?», - подумала Вера Павловна.
В туманной мгле журавлиным клином парила стайка маленьких детей. Их было семь.
- Куда вы? - вскрикнула Вера Павловна. - Вам еще рано. Вернитесь!
- Это наша судьба, - хором закричали малыши.
От громкого крика, волнения они ослабили руки, белокурая девочка ринулась вниз.
- Что ты делаешь? - Вера Павловна непроизвольно выставила вперед руки. Но малютка уже была в цепких руках братьев.
Бледные, взъерошенные, сидели они, тесно прижавшись друг к другу. Около них, как из-под земли, появились мужчина и женщина, видимо, их родители, грязные, оборванные, с испитыми темными лицами, когда-то красивыми. Беспутная жизнь состарила их. Женщина судорожно схватила детей. Вдруг взвыла волчицей и бросилась вслед за улетающей стайкой ее ангелочков, еще не познавших мир, но уходящих из него.
- Мама, поздно! - Выкрикнул старший. - Очень поздно! Может, там им будет лучше, чем на земле.
Его голос всколыхнул все. Поднялась буря, блеснула молния, загремел гром. Земля вздыбилась и зашаталась, вдруг разверзлась прямо у них под ногами Дети, словно козлята, перепрыгнули к матери, а отец остался на другой стороне. «Прыгай, папа! Прыгай!» - кричали хором.
Мужчина дико повел глазами, оглянулся, не понимая, чего от него хотят. В руках - баллон с красной жидкостью. И все внимание его привлекла льющаяся из баллона жидкость. Вот она - вожделенная влага, терпкий кисловатый запах браги щекотал ноздри, вызывал спазмы в горле.
-Э-эх, - вскрикнул он, поднял баллон вверх и… тут же с грохотом полетел в пропасть.
Вера Павловна резко схватила неведомо откуда появившуюся веревку, повисшую над пропастью. Обомлела: дно ущелья и крутые склоны покрыты растениями в виде кактусов. На них поодиночке и гирляндами - люди. Острые колючки пронзали их со всех сторон. Коричневые струйки стекали на землю, усыпанную камнями и галькой. По этой гальке, скользя, ходили люди-призраки, всё время скользя и падая. Прямо под собой увидела небольшое углубление, куда люди-скелеты стаскивали растения, листья, другие чем-то поливали и перешептывались. К этому углублению тянулись обезображенные руки. Владельцы их издавали душераздирающие крики. Кому удавалось схватить кусочек темной смолы, в изнеможении падал.
Вдруг над ямой появилась круглая тарелка, кружившая с умопомрачительной скоростью. Находившиеся на ней существа протыкали друг друга огромными шприцами. Мгновенно исчезали, на их месте на кругах битого стекла ползали существа, когда-то считавшиеся людьми. Здесь же находился и тот мужичок, что лакал из разбившегося баллона темную жидкость.
Вера Павловна оторвала руку от веревки и неумело перекрестилась. Из крепко сжатых губ послышалось:«Отче наш…».
Мигом все успокоилось. Земля перестала содрогаться, сомкнулась, оставив кроваво-красный круг. Увидев его, женщина, взвыв волчицей, упала на него, схватив горсть земли, переплетенную травой, сжала ладонь в кулак.
- Вот чем платят за наш рабский труд, - прошептала она, машинально погладив грязной рукой круг.
- Что случилось? - спросила Вера Павловна.
- Вы с Луны свалились? - сквозь зубы проговорила женщина, сверкнув глазами.
Вдруг резко вскочила, подбежав вплотную к Вере Павловне, выкрикнула ей в лицо:
- Это вы! Вы! Вы!
- Опомнитесь, - проговорила Вера Павловна, - я вас первый раз вижу.
- Не вы, а такие, как вы, что захотели новой жизни. Кричали на каждом углу: «Демократия! Свобода».
- А чем плоха свобода? – спросила Вера Павловна. - А демократия?
- А тем, что нужно все делать чистыми руками, умной головой и добрым сердцем, - парировала женщина, - но нами правят люди с повадками хищников. Инстинкт самосохранения уничтожил в них добрые начала, данные природой. «Обогащайся!» кинули они клич. Вот и обогащаются.
- Но разве плохо быть богатым?
- Хорошо, однако не за счет других. Вот и гибнем мы, лишенные родины, совести и чести. Теряем родных больше, чем в войну. От всего свобода.
Окончив монолог, с горечью махнула рукой. Сгребла, как наседка, оставшихся детей, обняла их крепко.
Они сидели, нахохлившись, все теснее и теснее прижимаясь к матери.
Вдруг туманная кисея стала редеть.
- Смотрите! Смотрите! - закричал старший.
Все оглянулись: северный горизонт был необыкновенно чист и глубок. На небесной тверди, голубой и прозрачной, стали появляться бриллиантовые звезды. Они двигались, образуя созвездия разных конфигураций, длинную ленту через все небо, прямо к ним. «Что это? - мучительно спрашивала себя Вера Павловна. - Что будет с нами?». Очищение от скверны? Или то, что она видела сейчас, заполнит их жизнь и унесет со всем прекрасным, что есть на Земле — в бездну?».
Сон Веры
Часть 2-я
Вера Павловна почувствовала такую тяжесть в ногах, как будто на них навесили гири и они потянули к земле. Оглянувшись, стала искать, где бы присесть. Перед ней бежала чёрная мощёная дорожка. Заканчивалась где-то там, откуда доносился хор детских голосов. «Ма-ма-ма…», - голоса переплетались, то высоко поднимаясь, то затихая.
Она, словно лунатик, пошла на них и остановилась лишь перед валом черно-коричневой земли, обрамляемой яму. В слизи копошились тысячи живых существ - маленьких человеческих детёнышей… Хор сводил с ума, хотелось прыгнуть в яму и вытаскивать, вытаскивать их. «Стой!» - как бы угадав мысли Веры Павловны, строго произнес чей-то голос - «Им суждено вечно находиться здесь. Родители загубили их невинные души, не пустили на свет Божий, обрекли на вечные муки, не сознавая того, что они - убийцы собственных детей» .
Вера Павловна замерла от ужаса, волосы на голове встали дыбом, тело сотрясла мелкая дрожь.
«Смотри и помни, - услышала она голос сверху, – это порождение тупости и глупости человека, возомнившего себя царём природы. Он стал калечить её, и природа платит ему тем же. Если человек не опомнится, они уничтожат друг друга». Но мы любим природу, заметила Вера Павловна. «Страшная у вас, людей, любовь, - ехидно проговорил голос. – А Чернобыль? Это удар только первого колокола. Чёрная быль нашего времени. Сколько маленьких чернобылей покрыли земной шар! Они, как молох, всё разрушают на своем пути». «Человек – высший разум, и он справится со своими ошибками», - возразила Вера Павловна. «Че-ло-век, - как-то протяжно и насмешливо произнес невидимый спорщик. – Он алчен, хуже зверя. Сытый зверь никого не тронет. Нет на свете страшнее и сильнее хищника, чем человек. Он жесток и безжалостен, даже к такому невинному существу, как ребенок. Смотри - это плод работы человеческих рук».
«Мое тело мертво, но душа вылетела вместе с последним вздохом», - прошептал кто-то над ухом. И Вера Павловна кожей лица почувствовала тепло и увидела прямо перед глазами маленькое облачко, из которого исходил голосок. «Я висел над твоим телом, когда кромсали, и мне хотелось знать, зачем же меня режут. Я, душа, возвращалась на девятый день, на сороковой и видела всё ту же картину.
Люди живут не по человеческим, и даже не по звериным законам. Мы все - Божье творенье, и родиться должны подобно человеческому существу. Для появления на свет необходимы условия, ведь человек - высшее существо, с высшим разумом. Но этот разум стал поедать сам себя.
Вера Павловна широко открыла глаза, тело затрясло мелкой дрожью, сердце застучало быстро-быстро...
Омытое дождем солнце глядело в окно. На кончиках листьев росшей под окном сирени застыли капельки, освещая всё кругом бриллиантовым блеском. Заворковала голубка под крышей. Как прекрасна земля!
Дядя Федор
Августовское солнце жгучими лучами заливало долину. От реки поднимались легкие испарения. Растекаясь по долине, защищали сады, расположенные в ней, от ожогов.
Все живое пряталось. А люди, от мала до велика, собрались под навесом табачных сараев, низали табак и развешивали гирлянды на богуны.
- Все, - крикнула Вера, обращаясь к сестре Лиде, сидевшей рядом и сосредоточенно нанизывающей лист за листом на иглу. – Теперь можем отдыхать.
- Бежим на речку, - предложила Лида, - руки хорошо вымоем. Посмотри, - она вытянула вперед маленькие ручонки желто-зеленого цвета. Тоненькие пальчики, исколотые иглой, прилепленные друг к другу, издавали удушающий запах.
- Возьми кружку, - крикнула Вере, – пойду ежевики наберу.
Берег реки зарос ивами, дикими грушами.
Умывшись, девочки перешли на другую сторону. Хрустальная вода охладили ноги, мурашки побежали по телу.
- Пора, а то не успеем до вечера, - поторопила Вера. Лида нырнула в заросли ежевики, украшенные сизовато-черными гроздьями спелых ягод, а Вера пошла в сторону диких груш.
Вдруг из кустов раздался свист, потом - по саду - трель соловья. Песня была яркой, радостной, победно неслась ввысь.
Затокал глухарь, как бы соревнуясь с соловьем, нахально занявшим небесное пространство. Донеслась песня жаворонка, трепетная и нежная. Казалось, слышится звук крыльев, рассекающих воздух.
Но жаворонка видно не было. Раздался истошный крик сестры.
Вся измазанная ежевикой, она кричала, стоя босыми ножками на каком-то круге.
«Занозу, наверное, загнала», - мелькнула мысль. Но круг зашевелился, разделяясь на несколько частей.
- Прыгай к солнцу, - крикнула Лиде. Та с визгом отскочила и побежала навстречу солнечным лучам. Змея, констатировала Вера. Вдруг укусила? - успела подумать.
- Я так увлеклась сбором ежевики, - рассказывала, захлебываясь сестра, - что когда встала на что-то мягкое, скользкое, холодное, обрадовалась, что дотянусь до веточки с ягодами. А когда оно зашевелилось… я и закричала.
- Та це уж, - раздался голос выходящего из кустов статного мужчины. – Злякалась? Ничого! А ты добре зробыла, що до сонца побигла. Когда змея на солнце смотрит, она слепнет.
Уж тем временем уполз в заросли.
Так вот кто устроил птичий концерт, догадалась Верка. Дядя Федя! Солдат, женившийся на их землячке, когда они переселились сюда. А дядю Федю оставили для организации сельскохозяйственных работ - неунывающего, говорящего на смешном суржике, мешая украинские и русские слова, с неиссякаемым водопадом поговорок и анекдотов. Без его внимания не оставались ни взрослые, ни дети.
Вера хорошо помнила доброту дяди Федора. Работал бригадиром на ферме, когда шел домой, всегда заходил к ним, приносил хоть жменьку зерна. Отец на самодельной мельнице, собрав зернышки за несколько дней, молол их. А потом варили затируху, из кукурузы – мамалыгу. Спасал он нас, детей, от голода. Но все равно отца и Лиду, уже опухших, умирающих, забрали в больницу.
- Так это ваш концерт я слушала? – спросила Вера Федора.
- Брысь, чертеня, придумала тоже. Я только это могу. - Он замахал руками, как крыльями, и запел петухом. Потом замычал, как разъяренный бык, и двинулся к детям.
А те, засмеявшись, брызнули врассыпную. Федор, взяв вязанку прутьев ивы, отправился домой. Вера набрала груш. Лида озадаченно посмотрела на Веру: «А я ежевики не набрала, да и кружку потеряла», - захлюпала носом. Наутро кружка стояла на заборе. «Федор», мелькнуло у Веры.
Ей очень сейчас хотелось, чтобы дядя Федя принял участие со своим художественным свистом в их постановках. Но тот отмахнулся: «Я что, малюк? Это на фронте мои байки нужны были, а здесь несолидно…».
Вера ежегодно работала в поле в уборочную на току. Оставляли подростков на ночь чистить зерно. Подружки Надя и Клара, намотавшись за день, к вечеру валились с ног.
- Ты, Верка, подежурь около веялки и триера, а мы немножко поспим, – говорили. И валились с ног прямо на бурты зерна, тут же крепко засыпая. А та, включив машины, только успевала привязывать мешки под кожух.
На току поварихой работала Ульяна. Матушкой звали её. Приходила пораньше. Увидев мечущуюся от триера к веялке Веру, оттаскивающую мешки с зерном, воскликнула:
- Ну, черти! Вы что, сдурели? Посмотрите на девку, она вся выжата. Вставайте, уберите всё. Сейчас приедут машины, телеги. А ты ложись, поспи, - обратилась к девушке.
Та падала на зерно и мгновенно засыпала.
Утром зерно отвозили в Бахчисарай, в помещение склада - культового мусульманского здания.
Дядя Федор
Однажды переехали на другой участок, построили навес. Под навесом поставили длинные дощатые столы. Вокруг бурты зерна и машины для его очистки. Здесь же сложили печку для приготовления пищи. Кормили комбайнеров прямо в поле, т. к. работали они круглосуточно. Ни колосок, ни зернышко не должны были упасть на землю. На уборку приезжали шефы из Севастополя. Они грузили, чистили, сушили зерно.
В один такой день матушка и говорит:
- Вера, накорми комбайнеров и трактористов, а этих, – показала на отдыхающих девчат, я сама. Смотри, чтобы плита не остыла, подкладывай дровишки.
Верка посмотрела на печку, взяла книгу Достоевского и пошла на зерноток. Но шум и гам не давали сосредоточиться. Подбежал паренек-шеф: «Ты, кнопка, уходи. Мы матюкаться будем».
Вере жалко было отрываться от книги, но тут пришел первый тракторист с шутками-прибаутками: «Ну, что, малявка, накормишь? Или матушку Ульяну ждать?». «Накормлю, только дядя Федор пусть поставит кастрюлю на стол».
Поставив кастрюлю на край стола, открыл крышку. Аромат разнесся вокруг. Дядя Федя покрутил носом, глубоко вдохнул запах борща. Повернувшись к Вере, пропел: «Карие очи, черные брови. Споримо, я з’їм весь цей борщ?». Верка подумала: «Во дает, да здесь почти пять литров. Что он – верблюд?. Не осилит. Ну две-три тарелки - и все. Но чем черт не шутит? А пусть потом все посмеются!».
- Но если не съедите? Дадите концерт художественного свиста? – спросила Верка.
- Добре!
Маленькая её ручка утонула в грубой мужской руке.
- А перебить? – тоненьким от страха голосом протянула она. - Позову девчат.
- Не зови, ведь ты мне веришь?
- Да, - а сердце вдруг громко застучало, неужели согласится на концерт?
- Наливай, - он подставил большую миску. Вера налила полную. Он методично выхлебал все, подставил пустую. Как во сне она наливала борщ, один половник за другим. Взяв нож, начала делать зарубки на столе – один, два, три, четыре...
- Ну что ты, как сонная муха, давай сюда тарелку!
- Двенадцать, - прошептала Вера.
По спине поползли мурашки. «Лий, лий!». Вера наливала очередную, полились излишки.
-Ну, я пишов! Второе оставлю тебе.
Вера остолбенело смотрела вслед. В мыслях не было, чем кормить остальных. Как он мог съесть столько? Ведь там на десятерых было! Из задумчивости вывели голоса подошедших трактористов и комбайнеров. Направились к умывальнику. Фыркая, мылись, разбрызгивали воду. Потянулись к столу, где с поникшей головой сидела Верка.
- Ну, кормилица, мечи с печи все, что есть. Не забудь калачи, - засмеялся один, Сергей.
Однажды отец пришел с работы рано, весь грязный. Он работал молотобойцем в кузне МТС. Запах гари разнесся по горнице. С порога ошарашил:
- Собирайтесь, пойдем в кино.
- Куда прёшься: сначала умойся, в сенцах всё стоит, - проворчала бабушка.
- Кино, - задумчиво произнесла Вера. – Ба-а-а, а что значит «кино»?
- И всё-то тебе надо знать, - делает замечание мама. – Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!
- Ну, ма-а-а! Скажи, - пристала Вера к матери.
- Ты не умеешь читать, я вам читаю книги - Вале интересно. А кино – это когда на стене показывают, как картинки бегут. Ты смотришь и узнаешь что-то интересное.
Семейство собралось, только бабушка стала отнекиваться:
- Вы идите, я не пойду. Занимаетесь баловством.
Отец и мать все-таки уговорили бабушку пойти с ними. Вот и МТС - невысокое кирпичное здание. Зашли внутрь, там уже собралось много народу. Сидели кто где мог. Помещение вдоль стен было заставлено станками, разобранными тракторами, отремонтированными. Детвора облепила всё, что можно. Взрослые - посреди мастерской на скамейках. В конце на стене висело белое полотно, окна закрыты.
- Тихо! Начинаем, - произнес кто-то.
Сзади что-то затрещало, застрекотало. Повернувшись, Вера увидела сооружение: вверху диски, а спереди круглое окошечко, из которого бил яркий сноп. Свет падал через весь зал, где сидели люди, задевал некоторые головы, а на стене вдруг появились люди. Больше всего Вере запомнилась дверь на экране, за которой оказался маленький мужичок в кепке и с перевязанной щекой. «Ленин! Ленин!» - прошелестело среди зрителей. Потом человек куда-то побежал, за ним – вооруженные дядьки. Вера ничего не понимала и уснула на коленях у отца.
- Проснись! – тормошил сонную девочку отец. - Домой пойдем. Понравилось?
- Да-а, - ответила Вера, не понимая, зачем сказала неправду.
- Запомни, Вера, показывали Ленина. Подрастешь, больше узнаешь о нем.
Вера тяжело переносила зиму, сильные морозы. Иногда сугробы наметало под самую стреху. Одно хорошо: когда была тихая погода, с утра до вечера катались с горки.
К вечеру к детворе присоединялись родители. Оставляли маленьких с бабушками, а сами – к горке. Брали скамейки, заливали заранее водой, замораживали, потом большой ватагой с веселым криком падали на них и катились с горы.
Однажды Вера нырнула на скамейки раньше всех, а молодежь с криками кинулась сверху. Вера оказалась под кучей малой. Как лягушка, лежала она под ней, а молодежь громко хохотала. Пронеслись полгоры, вдруг так тряхнуло, что все вылетели в снег, а распластанная Вера летела на скамейке дальше. В конце горы и Верку выбросило в сугроб. Около нее очутился Степа, сын тети Сони: «Жива?». «Да», - пролепетала испуганная Вера. Степан взял ее за руку и потащил домой. Вернулись и мать с отецом:
- Вам что, снегом глаза залепило, не увидели свою дочь!? Слава Богу, все обошлось. Я ее осмотрела. Кости целы, только нос содран, - ворчала бабушка.
- Это чтобы не совалась, куда не надо, - назидательно сказал отец.
Больше Вера не каталась на скамейке, только в плетеных корзинах. Потом отец сделал санки. Но с горы теперь редко спускалась, а младшую Лиду катала лишь по улице.
Вера очень ждала лета, когда приезжали гости: дедушка, иногда бабушка, тетя Настя и дядя Сережа. На 6-летие Веры дедушка привез куклу – красивое личико, ручки, а вместо туловища – мешочек с разноцветным горошком. Вера вертела куклу, но конфеты не вытаскивала. Лида обиделась, что дедушка не подарил и ей такую куклу. Выхватила из рук Веры подарок, стала рвать. Горошек посыпался на пол. Но Вере не было жалко. Её интересовал дедушка. Как только он приезжал, дома собирались мужики. Их волновали события в Москве. На этот раз, поговорив, собрались куда-то идти, Верка - за ними.
- Деда, возьми меня!
- Куда? Мы на речку, купаться.
- Ну, и что, - на глаза навернулись слезы, заныла:
- Я буду тебя слушаться. Возьми-и!
- Да мы же будем купаться, голые. Ты же девочка, не стыдно?!
Вера обиженно засопела, отошла к амбару, села на сани, взяла спрятанный клубок и большую иголку, стала мастерить мешочек для чернильницы – подарок для сестры.
- Успокоилась? Что иголкой-то вяжешь? Крючок надо, - сказала подошедшая бабушка.
- Нету у меня, - сердито буркнула Вера.
- Пальцы все исколола, болеть будут.
Вера растопырила руку:
- Ничего нет, смотри!
Изящная маленькая ручка, тоненькие длинные пальчики в царапинах. Посмотрев на Верины руки, бабушка проговорила:
- Господи, кто из тебя вырастет? Или рукодельница, или бездельница!
Гости пробыли несколько дней. Собирались уезжать. Ночью, проснувшись на печи, Верка услышала множество голосов и увидела деда. Он с поднятыми руками стоял у скамейки, в стороне сидели родители и бабушка, плакали.
Деда увели. Мать, увидев проснувшихся детей, подошла к ним, успокоила. Потом потушила керосиновую лампу, скудно освещавшую комнату.
Утром мать собралась и пошла в район, куда увезли деда.
- Не ходи! – вдогонку кричала ей баба Паша, - его скоро отпустят.
Но мать ушла. Вернулась только вечером, прошагав семнадцать километров туда и обратно.
- Ну, что? – бабушка Матрена кинулась к невестке. Паша молчала. Потом взяла карты, раскинула их на столе:
- Вот и карты говорят, что скоро будет дома.
Через неделю дедушка пришел домой, похудевший, какой-то хмурый. На вопрос, почему его взяли, ответил сердито:
- А ты что, не знаешь? Это здесь, в деревне, не знают, а в Москве все знают: враг народа я! Этот гадючий выкормыш написал донос на меня, что я – поручик царской армии, выдавал белым партийцев-красноармейцев. Их казнили! Да, я – поручик! Но политикой не занимаюсь. А они не разбирались, кто прав, кто виноват... Хорошо, донос сюда прислали, там бы не выкрутился. А в районе всё выяснили. Собрали и свидетелей из нашего села, и доносчика. Он – сын губернского ветврача. В революцию отрекся от родителей, стал партийцем, служил секретарем сельсовета. Вот и клепал доносы. Ведь и Сережа сбежал в Москву. Тоже по его доносу за ним приехали.
Вера подумала: «Враг народа? Но ведь его любит деревенский народ». И не могла найти ответа...
Война всё ближе
Война все ближе подходила к деревеньке на реке Зуши. Вечером и ночью уже были видны сполохи огня, освещавшие западный небосклон. Где-то там шла кровопролитная битва. Её отзвуки доходили до Веркиной деревни.
Стали забирать мужиков, работающих на МТС, и приезжих. Трактористами в МТС были приезжие. Среди них были и женщины. Разговаривали они не так, как сельчане. Верке было смешно, когда трактористка кричала ехавшему в район бригадиру:
- Ефим, мылиса купи?
На что тот отвечал:
- А денежек дала?
Вечерами на плясках пели частушки:
- Ах, Ваниса, Ваниса, хорошее званисе. Почему же Ваниса не будет расставаниса?
Практически, все слова в их лексиконе оканчивались на «са». Молодые парни подтрунивали над девчатами, еще называли их «рогатыми». Они укладывали косы чуть выше лба в виде двух рогов, завязывали платком, получался валик.
Как-то Верка подошла к одной из них, сказала:
- Покажи, покажи рога. Говорят, только черти носят рога в человеческом облике.
- Тьфу, не вспоминай к ночи, – Галя стала плеваться. А Верка, получив подзатыльник от матери, убежала.
- Прости, Галя, прости, - попросила прощения мама Веры. – Наслушалась сказок, вот выдумывает.
- Ничего, завтра уже уезжаем. Кто домой, кто на войну.
Утром большая кровать, стоявшая в горнице, была занята детьми, лежащими валетом. Вере так хотелось побежать к отъезжающим, но не могла оторвать голову от подушки - угорела. Рядом сопели Таня и Лида. В люльке, привязанной к крюку, - маленькая Надя. Веселье за окном затихало.
В горницу вбежал дядя Ефим, прокричал:
- Где родители? А бабушка Паша?
- А вы что, цыплята, угорели? – подбежав к детям, расцеловал всех, повернулся к люльке, поцеловал Надюшку: «Ну, выздоравливайте!».
Вера и проснувшаяся Лида стали плакать.
- Не плачьте, после войны приеду к вам обязательно.
А через несколько дней немцы уже хозяйничали в МТС. Деревенька была ограблена. Осталось только то, что было спрятано в сугробах, огородах. Немцы стали ходить по дворам. Ворвавшись в хату, кричали:
- Матка, матка, яйко, млеко, битте, битте, шнель, шнель.
Бабушка Матрена сердито говорила:
- Все уже сожрали, и не разорвало вас! - и разводила руками в стороны.
Бабушка Паша метнулась к печке, там у дымохода стояла кружка с молоком, быстро подала её немцу. Немец стал подносить кружку ко рту, увидел, что там таракан, швырнул кружку на пол, громко крикнул:
- Рус швайн, рус швайн! – Потряс оружием. – Пух! Пух! – И вылетел в сени.
Вера видела окаменевшие лица родителей и бабушек.
- Ну, мать, ты даешь! А если бы пострелял всех?
- Не знаешь, что лучше: жить под немцами или быть убитыми, - пожала бабушка плечами.
... В хату набилось столько человек, сколько та могла вместить. Оставляли свои дома и спешили к ним, как будто это могло спасти. Оставались у них не только днем, но и на ночь. Вечером при каганце играли в карты, но больше вели разговоры, бабы пряли пряжу. Детвора не могла усидеть дома. Несмотря на сильный мороз, выбегали на улицу. Кучками собирались у амбара, и когда по дороге ехали сани с немцами, выглядывали. Их разбирал смех. Сугробы, метель, на санях немцы, но на солдат не похожи: серо-зеленые шинели подвязаны чулками, головы обмотаны шалями так, что видны только глаза. «Ну, и чучела!», - хохотали дети.
Однажды Лида, взяв кнут, стала хлестать им по снегу. Снежная круговерть снижала видимость, и немца, выскочившего из саней, ребята просто не заметили. А он бросился к Лиде, хлеставшей снег кнутом. Увидев это, Верка схватила Лиду и кинулась к хате. Немец за ними:
- Киндер, киндер, гип мир, - лопотал он, забежав в сенцы. Там были и соседи, и родители. Лида кинулась к отцу, подскочившая мать спрятала Лиду за спину. Немец стал выхватывать у Лиды кнут. Но Лида так крепко вцепилась в него руками, что немец за кнут и вытащил её из-за спины матери. Находящиеся в сенях окружили немца - ждали беды. Люди стали хватать в руки все, что могли найти. Тут Лида выпустила кнут из рук, немец его поднял. Потрусив перед лицом , поглаживая Лиду по голове, сказал:
- Киндер гут, киндер гут, - со смехом вышел на улицу, где его поджидали другие.
Все поняли, что именно кнут нужен был немцу. Вернулись в горницу, мать крепко держала Лиду и плакала. Посмотрев на Веру, закричала:
- Сидите дома и ни шагу за порог!
Все разошлись по домам. К ним пришла Танина подружка с новостью: мужики выходили из окружения и многих поймали немцы. В Алхимовке собрали народ и сейчас их из верхней деревни гонят к зданию почты. Там под охраной содержались окруженцы. Пошла и мать Веры, зашла за перегородку и громко зарыдала. На вопрос, что случилось, долго не отвечала. Потом, сквозь рыдания, стала рассказывать: когда немцы согнали народ, некоторые женщины стали просить отдать им - кто сына, кто брата. Немцы, видимо, не хотели показаться жестокими, да и держать пленных негде было. Отдавали. Решила и мать взять молоденького солдатика, так похожего на её первую любовь. Но для сына она была молодая, для брата – он белобрысый, голубоглазый, она – черноглазая, черноволосая, низенького росточка. И немец оттолкнул её: «Найн!» Солдатика отвели в сторону. Раздался выстрел, в воздух взлетело: «Мама!». Обагренный кровью, он упал на белый снег...
Женщина бежала домой, а в ушах звенело: «Мама! Мама!». Немцы не разрешали подходить к убитому. Пожилые женщины стали просить, чтобы отдали его похоронить по-человечески, но немцы всех разогнали. Ночью его все-таки похоронили, в саду на пригорочке.
Побег
Других пленных согнали на почту и поставили охрану. Здание состояло из двух половин, в одной жили люди, в другой находилась сама почта, куда согнали пленных.
Степка, одноклассник Веры, долго думал, чем помочь брату, который тоже попал с военнопленными. Сенцы были с двумя выходами – один на улицу, где стоял часовой, другой во двор, где никого не было. После полуночи парень слез с печи, прокрался к двери, приоткрыл: в сенцах тихо, темно. Подошел к двери, поднял щеколду, открыл и позвал брата:
- Тихо, - прошептал Степка, - давайте, выходите во двор, только заприте нас на щеколду с наружной стороны.
Пленники по одному ушли, дверь закрыли на щеколду. Степка спокойно лег на печь и уснул.
Проснулся от шума и крика, в дверь стучали. Мать подняла крючок. Её откинули ворвавшиеся немцы. Еще не проснувшиеся домочадцы сидели на скамейках с поднятыми руками. Увидев, что все дома, а дверь закрыта и подперта бревном, позвали старосту и переводчика. Домочадцы отвечали, что они спали, ничего не слышали. А Степка притворился, что крепко спит и сейчас. Чертыхаясь, немцы ушли.
Никому Степка не рассказал о своей проделке. Только позже вернувшийся с фронта брат раскрыл тайну исчезновения пленных. Фронт был еще недалеко и почти все успешно перешли линию фронта.
Майка
Дома была корова Майка. Как-то за завтраком бабушка сказала:
- Надо сохранить Майку, иначе сдохнем с голоду. Но в сарае держать нельзя, услышат рёв или с обыском приедут - заберут. Будем рано вечером отводить на гумно в ямы.
В хорошую погоду уводили на день, а в метель и пургу ставили в сарай и заваливали её всяким хламом, сеном и соломой. Сытая, корова не ревела.
Однажды Вера увязалась за бабкой Пашей. Матери не сказала. К речке под обрыв дошли без приключений, а когда возвращались назад, увидели, как со стороны МТС летели какие-то огоньки. Баба Паша тихо произнесла:
- Иди спокойно, не беги, - притянула Веру ближе к себе. – Не дергайся и не высовывайся.
Огоньки перестали пролетать.
- Фу-у, - бабушка остановилась, со спины сползла вязанка. Корова мирно жевала сено. – Пронесло.
Но тут с криком подбежала мать. Ни до, ни после Верка не видела её такой. Мама никогда не ругалась с бабушкой, а тут, разъяренная, с потоком слез, закричала:
- Сама пошла на смерть и ее потащила? Ведь знаешь, что ночью луг просматривают, а может, уже наши идут.
Видя испуганное лицо бабушки, плача, обняла её:
- Прости, мама, прости меня, дуру. Но не бери ее больше с собой. – Потом они сидели обнявшись на пригорке недалеко от дома и все трое плакали.
Но бабе Паше еще раз досталось.
Соломенные стрехи
Как-то у них остались ночевать соседи, по дому нельзя было пройти - на полу вповалку лежали люди. Но только хмурое утро заглянуло в окно, раздался стук то в одно окно, в другое, затем в дверь. На пороге стоял немец, взъерошенный, возбужденный, пот сбегает со лба:
- Матка, матка, киндер, - он положил одну руку как носят ребенка, показывая другой, - вальд, вальд. Немецкая спичка, - произнес на ломаном русском языке. – фу-фу.
Прокричал так несколько раз и, показывая на детей, лежащих на печи, выскочил на улицу.
Взрослые поняли. Начали выносить из хат все, что им дорого и необходимо, закапывать, кто где мог в снегу. А для Веры самым ценным была швейная машинка «Zinger». Мама Веры обшивала всю семью и сельчан. Был и ткацкий станок, еще бабушка на нем ткала полотно. Всё вынесли, корову увели в ямы на гумно.
Когда немцы пришли жечь деревню, та была пуста – все сидели в кустах и канавах в снегу около речки, смотрели, как горят их хаты. Молча глотали слезы горя, стоном заглушали рвущийся крик.
На санях стояли бочки с бензином, в руках у немцев были шесты с намотанной паклей. Они подносили факелы к соломенной стрехе, крыша мгновенно вспыхивала. Верка видела, как и к их хате подъехали, но шесты оказались коротки. Потом все-таки ухитрились поджечь - со стороны скотного двора.
Ночевали в погребе. Утром баба Паша пошла в хату. Мореный дуб матицы не сгорел, края дымились. Бабушка начала быстро нарезать кирпичи снега, бросая на матицу, снег, шипя, таял, струйки заливали матицу. В запале не заметила, что нарезанные кирпичи носит и внучка. Вера подсказала бабушке, что ставить кирпичи лучше со стола, т. к. бабушка маленького роста.
- Я буду носить снег, а ты туши, ты уже старенькая!
Так они и работали. Вдруг вбежала мать: «Ма-а, ты что, ошалела? Тебе жить надоело?».
Бабушка бросила очередной брусок снега, резко повернулась, стол зашатался. Подбежавшая Верка, пыталась его удержать, к ней обернулась мать:
- Себя не жалеешь, зачем ребенка тянешь? Думаете потушить? Быстро на огороды. Немцы запрягли старика Демида в сани, идут по деревне, где не догорело, бросают гранаты. Быстрее, быстрее! – подгоняла мать. Успокоилась, когда все были на улице.
... Деревню сожгли, сгорел и их дом. Поздно вечером добрались к дедовой сестре. Поселились в погребе, где уже сидело несколько человек. Погреб, устроенный под домом, имел выход на огород, закрытый железными дверями.
Всю ночь грохотали взрывы, осколки стучали в дверь, изрешетив её. Внутри была деревянная, большой толщины дверь, так что осколки не влетали в погреб. А железная дверь гасила их полет.
Старые женщины шепчут молитвы, малышня пищит. Сидят уже третьи сутки, воду передают из дома сестры деда, а продуктов нет. Все голодные.
Однажды мать говорит:
- Вер, пойди наверх, может, бабка что-нибудь даст. Ведь Галка и Надя плачут, да и у меня молока для Нюрки не хватает... Хорошо, что девка не крикливая. Беги, давай.
Верка вылезла из подвала, по лестнице вошла в дом. Чисто убранная, освещенная ярким зимним солнцем горница пуста.
- Кто там? – Раздался голос с печи. На ней лежала старая худая женщина. Хитровато-черные глаза. – Ты чья?
- А вы меня не помните? Я прибегала к вам за солью.
- И-и-и, не помню я, милая.
- Да я ваша родственница.
- Сейчас много родственниц развелось.
- Мы в подвале сидим. Маленькая пищит, есть просит.
- Да, - вздохнула она и повернула голову в другую сторону. – А ты посиди здесь, что в подвале делать?
Верка села на скамью около стола, положила на него голову и уснула.
- Просыпайся, - бабушка тормошила ее за плечи, - вечереет, тебя, наверное, ждут. Вот, похлебай похлебки. Она поставила перед Веркой деревянную чашку, дала ложку.
Верка стала жадно хватать жидкое варево. Но вдруг остановилась: «Они там голодные, а я здесь расселась!». Перед глазами возникли бледные, синюшные лица сестер. Бросила ложку и потопала к двери.
- Куда ты, куда, посиди... – неслось вслед. И долго в Веркиных ушах звучало: «Нервная какая, вся в деда...»